Неточные совпадения
Слесарша. Милости прошу: на городничего челом бью! Пошли ему
бог всякое
зло! Чтоб ни детям его, ни ему, мошеннику, ни дядьям, ни теткам его ни в чем никакого прибытку не было!
«Вишь, тоже добрый! сжалился», —
Заметил Пров, а Влас ему:
— Не
зол… да есть пословица:
Хвали траву в стогу,
А барина — в гробу!
Все лучше, кабы
Бог его
Прибрал… Уж нет Агапушки…
«Ну-ка, пустить одних детей, чтоб они сами приобрели, сделали посуду, подоили молоко и т. д. Стали бы они шалить? Они бы с голоду померли. Ну-ка, пустите нас с нашими страстями, мыслями, без понятия о едином
Боге и Творце! Или без понятия того, что есть добро, без объяснения
зла нравственного».
Бывало, льстивый голос света
В нем
злую храбрость выхвалял:
Он, правда, в туз из пистолета
В пяти саженях попадал,
И то сказать, что и в сраженье
Раз в настоящем упоенье
Он отличился, смело в грязь
С коня калмыцкого свалясь,
Как зюзя пьяный, и французам
Достался в плен: драгой залог!
Новейший Регул, чести
бог,
Готовый вновь предаться узам,
Чтоб каждым утром у Вери
В долг осушать бутылки три.
Вот нас честит!
Вот первая, и нас за никого считает!
Зла, в девках целый век, уж
бог ее простит.
— Павля все знает, даже больше, чем папа. Бывает, если папа уехал в Москву, Павля с мамой поют тихонькие песни и плачут обе две, и Павля целует мамины руки. Мама очень много плачет, когда выпьет мадеры, больная потому что и
злая тоже. Она говорит: «
Бог сделал меня
злой». И ей не нравится, что папа знаком с другими дамами и с твоей мамой; она не любит никаких дам, только Павлю, которая ведь не дама, а солдатова жена.
— Знаешь, — слышал Клим, — я уже давно не верю в
бога, но каждый раз, когда чувствую что-нибудь оскорбительное, вижу
злое, — вспоминаю о нем. Странно? Право, не знаю: что со мной будет?
— Такой противный, мягкий, гладкий кот, надменный, бессердечный, — отомстила она гинекологу, но, должно быть, находя, что этого еще мало ему, прибавила: — Толстовец, моралист, ригорист. Моралью Толстого пользуются какие-то особенные люди… Верующие в
злого и холодного
бога. И мелкие жулики, вроде Ногайцева. Ты, пожалуйста, не верь Ногайцеву — он бессовестный, жадный и вообще — негодяй.
— В
бога, требующего теодицеи, — не могу верить. Предпочитаю веровать в природу, коя оправдания себе не требует, как доказано господином Дарвином. А господин Лейбниц, который пытался доказать, что-де бытие
зла совершенно совместимо с бытием божиим и что, дескать, совместимость эта тоже совершенно и неопровержимо доказуется книгой Иова, — господин Лейбниц — не более как чудачок немецкий. И прав не он, а Гейнрих Гейне, наименовав книгу Иова «Песнь песней скептицизма».
— Он, как Толстой, ищет веры, а не истины. Свободно мыслить о истине можно лишь тогда, когда мир опустошен: убери из него все — все вещи, явления и все твои желания, кроме одного: познать мысль в ее сущности. Они оба мыслят о человеке, о
боге, добре и
зле, а это — лишь точки отправления на поиски вечной, все решающей истины…
Но предприимчивую злобу
Он крепко в сердце затаил.
«В бессильной горести, ко гробу
Теперь он мысли устремил.
Он
зла Мазепе не желает;
Всему виновна дочь одна.
Но он и дочери прощает:
Пусть
богу даст ответ она,
Покрыв семью свою позором,
Забыв и небо, и закон...
— Ну, иной раз и сам: правда, святая правда! Где бы помолчать, пожалуй, и пронесло бы, а тут
зло возьмет, не вытерпишь, и пошло! Сама посуди: сядешь в угол, молчишь: «Зачем сидишь, как чурбан, без дела?» Возьмешь дело в руки: «Не трогай, не суйся, где не спрашивают!» Ляжешь: «Что все валяешься?» Возьмешь кусок в рот: «Только жрешь!» Заговоришь: «Молчи лучше!» Книжку возьмешь: вырвут из рук да швырнут на пол! Вот мое житье — как перед Господом
Богом! Только и света что в палате да по добрым людям.
— Начинается-то не с мужиков, — говорил Нил Андреич, косясь на Райского, — а потом
зло, как эпидемия, разольется повсюду. Сначала молодец ко всенощной перестанет ходить: «скучно, дескать», а потом найдет, что по начальству в праздник ездить лишнее; это, говорит, «холопство», а после в неприличной одежде на службу явится, да еще бороду отрастит (он опять покосился на Райского) — и дальше, и дальше, — и дай волю, он тебе втихомолку доложит потом, что и Бога-то в небе нет, что и молиться-то некому!..
Все жили только для себя, для своего удовольствия, и все слова о
Боге и добре были обман. Если же когда поднимались вопросы о том, зачем на свете всё устроено так дурно, что все делают друг другу
зло и все страдают, надо было не думать об этом. Станет скучно — покурила или выпила или, что лучше всего, полюбилась с мужчиной, и пройдет.
— Так я оставлю en blanc [пробел] что тебе нужно о стриженой, а она уж велит своему мужу. И он сделает. Ты не думай, что я
злая. Они все препротивные, твои protégées, но je ne leur veux pas de mal. [я им
зла не желаю.]
Бог с ними! Ну, ступай. А вечером непременно будь дома. Услышишь Кизеветера. И мы помолимся. И если ты только не будешь противиться, ça vous fera beaucoup de bien. [это тебе принесет большую пользу.] Я ведь знаю, и Элен и вы все очень отстали в этом. Так до свиданья.
Так выяснилась ему теперь мысль о том, что единственное и несомненное средство спасения от того ужасного
зла, от которого страдают люди, состояло только в том, чтобы люди признавали себя всегда виноватыми перед
Богом и потому неспособными ни наказывать ни исправлять других людей.
Прежде всего ей пришлось пожалеть, что Привалову неудобно поместиться в доме Бахаревых, —
злые языки могут
бог знает что говорить!
Страшно трудно оправдать и объяснить вездеприсутствие всемогущего и всеблагого
Бога в
зле, в чуме, в холере, в пытках, в ужасах войн, революций и контрреволюций.
Понимание действия Промысла
Бога в этом мире
зла и страдания должно быть переоценено.
И не то странно, не то было бы дивно, что
Бог в самом деле существует, но то дивно, что такая мысль — мысль о необходимости
Бога — могла залезть в голову такому дикому и
злому животному, как человек, до того она свята, до того она трогательна, до того премудра и до того она делает честь человеку.
За чаем стали опять говорить о привидениях и
злых духах. Захаров все домогался, какой черт у гольдов. Дерсу сказал, что черт не имеет постоянного облика и часто меняет «рубашку», а на вопрос, дерется ли черт с добрым
богом Эндури, гольд пресерьезно ответил...
Всякий раз, когда вступаешь в лес, который тянется на несколько сот километров, невольно испытываешь чувство, похожее на робость. Такой первобытный лес — своего рода стихия, и немудрено, что даже туземцы, эти привычные лесные бродяги, прежде чем переступить границу, отделяющую их от людей и света, молятся
богу и просят у него защиты от
злых духов, населяющих лесные пустыни.
Рассказывал про свои встречи с тиграми, говорил о том, что стрелять их нельзя, потому что это
боги, охраняющие женьшень от человека, говорил о
злых духах, о наводнениях и т.д.
Злой Ярило,
Палящий
бог ленивых берендеев,
В угоду им поклялся страшной клятвой
Губить меня, где встретит.
— Молчи, баба! — с сердцем сказал Данило. — С вами кто свяжется, сам станет бабой. Хлопец, дай мне огня в люльку! — Тут оборотился он к одному из гребцов, который, выколотивши из своей люльки горячую
золу, стал перекладывать ее в люльку своего пана. — Пугает меня колдуном! — продолжал пан Данило. — Козак, слава
богу, ни чертей, ни ксендзов не боится. Много было бы проку, если бы мы стали слушаться жен. Не так ли, хлопцы? наша жена — люлька да острая сабля!
— Нет, Галю; у
Бога есть длинная лестница от неба до самой земли. Ее становят перед светлым воскресением святые архангелы; и как только
Бог ступит на первую ступень, все нечистые духи полетят стремглав и кучами попадают в пекло, и оттого на Христов праздник ни одного
злого духа не бывает на земле.
Тогда, говорил я себе, это и значит, что
Бог зол и бесчеловечен.
Если Бог-Пантократор присутствует во всяком
зле и страдании, в войне и в пытках, в чуме и холере, то в
Бога верить нельзя, и восстание против
Бога оправдано.
Единственным серьезным аргументом атеизма является трудность примирить существование всемогущего и всеблагого
Бога со
злом и страданиями мира.
Зло и страдание, ад в этом времени и этом мире обличает недостаточность и неокончательность этого мира и неизбежность существования иного мира и
Бога.
Когда отрицают существование
Бога на том основании, что мировая и человеческая жизнь полна
зла и страдания (проблема теодицеи), то в этом нет никакого интеллектуально-познавательного аргумента против существования
Бога, а есть лишь выражение страстного эмоционального состояния, заслуживающего, впрочем, большого сочувствия.
Предельная тема тут не морально-психологическая, а метафизическая тема о
Боге и свободе, о свободе и
зле, о свободе и творческой новизне.
Но были минуты, когда я отвергал
Бога, были мучительные минуты, когда мне приходило в голову, что, может быть,
Бог зол, а не добр,
злее меня, грешного человека, и эти тяжелые мысли питались ортодоксальными богословскими доктринами, судебным учением об искуплении, учением об аде и многим другим.
— Сам же запустошил дом и сам же похваляешься. Нехорошо, Галактион, а за чужие-то слезы
бог найдет. Пришел ты, а того не понимаешь, что я и разговаривать-то с тобой по-настоящему не могу. Я-то скажу правду, а ты со
зла все на жену переведешь. Мудрено с зятьями-то разговаривать. Вот выдай свою дочь, тогда и узнаешь.
Господу
богу — всё ведомо,
Злое и доброе — в его руке!
Я, конечно, грубо выражаю то детское различие между
богами, которое, помню, тревожно раздвояло мою душу, но дедов
бог вызывал у меня страх и неприязнь: он не любил никого, следил за всем строгим оком, он прежде всего искал и видел в человеке дурное,
злое, грешное. Было ясно, что он не верит человеку, всегда ждет покаяния и любит наказывать.
Русский безграмотный мужик любит ставить вопросы философского характера — о смысле жизни, о
Боге, о вечной жизни, о
зле и неправде, о том, как осуществить Царство Божье.
Он теряет веру после смерти горячо любимой матери, его возмущает духовно низменный характер жизни православного духовенства, из которого он вышел, он не может примирить веры в
Бога и Промысел Божий с существованием
зла и несправедливых страданий.
И в этом виноваты не только безбожники, но еще более те, которые пользовались верой в
Бога для низших и корыстных земных целей, для поддержания
злых форм государства.
Для него идея
Бога очень напоминала
злого Бога-творца мира Маркиона [См.: A. Harnack.
Как примирить
Бога и миротворение, основанное на
зле и страдании?
Если человек перестанет противиться
злу насилием, т. е. перестанет следовать закону этого мира, то будет непосредственное вмешательство
Бога, то вступит в свои права божественная природа.
Бог и
зло ни в каком смысле не сравнимы и не сопоставимы; их нельзя признать ни равносильными началами (дуализм), ни
зло подчиненным
Богу (пантеизм); к их отношениям неприменима ни ответственность, ни конкуренция.
Начало
зла и образ диавола не есть самобытная сила, конкурирующая с
Богом, а — карикатура бытия, дух небытия.
Поэтому
Бог не ответствен за
зло и нет никакого другого
бога, кроме
Бога добра.
Цель есть блаженство в
Боге, но путь к этой цели — страдательный, заслуга — в усилии победить корень страдания, т. е.
зло.
Возможно ли сознательно преодолеть персидский дуализм, манихейское допущение двух
богов, двух равносильных начал, и пантеистический монизм, отвергающий абсолютное различие между добром и
злом, видящий в
зле лишь несовершенство частей, лишь недостаточное добро?
Но никто из нас не знает, кто спасется, а кто обречен на гибель, кто вступил на путь бесповоротного
зла, а кто может еще вернуться к
Богу.
Понять смысл истории мира значит понять провиденциальный план творения, оправдать
Бога в существовании того
зла, с которого началась история, найти место в мироздании для каждого страдающего и погибающего.
Зло находится вне сферы бытия, рождается из небытия и в небытие возвращается; оно не обладает силой, почерпнутой из божественного источника, и так же мало есть сила, противоположная
Богу, как бытие иное, конкурирующее.